Эстетика древнерусского города

Подобно стенам города торжественно освящались и «оклады» отдельных зданий, в первую очередь культовых. Храм, дом и город имели некое внутреннее родство, общую универсальную символическую основу. Это были не столько взаимодополняющие части одного целого (они могли существовать и независимо друг от друга), сколько разные формы воплощения Макрокосма в

Микрокосме. Крепостное ядро города можно было, таким образом, сопоставить со зданием, с неким архитектурным монументом, иногда очень пластичным, доминирующим над подвластной ему территорией. С наибольшей силой выразительности эта грань образа древнерусских городов запечатлелась в их детинцах. Приведем в качестве примера Псков, где детинец, называвшийся

Кромом, располагался на скалистом мысу при впадении р. Псковы в р. Великую и представлял собой грозную крепость, отрезанную от посада рвом —«Греблей»

(куда обращались его «Перси») и, казалось бы, противопоставленную ему, наподобие западноевропейского феодального замка. Но в Пскове это был вечевой центр —«сердце» и «страж» всех городских «концов» и всей псковской земли. Суровая неприступность городского ядра адресовалась врагам. Для хозяев оно было надежным убежищем, «закромами», хранителем их святынь, имущества и самих жизней. Нечто подобное можно видеть и в других древнерусских городах, где во время вражеских набегов жители посадов и пригородных сел затворялись в детинцах, а свои посадские дворы зачастую сжигали собственными руками. В детинцах или кремлях, как они стали называться в Московское время, судя по писцовым книгам XVI — XVII вв. и другим источникам, находились именно «осадные» дворы или дворы «для осадного сидения», пустовавшие в мирное время.

В детинце как бы сжимался, концентрировался образ города. В принципе, он мог стягиваться в точку, представая в виде одного лишь архитектурного знака, в виде башни — вежи (донжона). С особой наглядностью это стягивание, свертывание образа города (как и отдельного здания) представлено в декоративно-прикладном и изобразительном искусстве Средневековья. От архитектурного знака существовал прямой переход к знаку чисто символическому, воплощаемому в богослужебной утвари, предметах княжеского обихода, ювелирных изделиях, а то и в простых бытовых вещах.

Особенности древнерусского города

Обрз города мог и растягиваться, разворачиваться, распространяясь на все большую и большую территорию. Его пропорции при этом менялись до неузнаваемости. Стены окольных городов бывали совсем лёгкими, в XVI — XVII вв. их чаще называли острогами, а не городами. Однако образ города, редуцируясь, не исчезал все же полностью никогда в пределах человеческих поселений, где каждая жилая ячейка имела свою «городьбу». И разве известный обряд «опахивания селения», совершавшийся с целью защиты от нападения злых духов, не делал это село умозрительно соотносимым с городом? Понятие города было связано не только с образом горы, но и с идеей преграды, что, может быть, еще важнее, хотя и то и другое — неразрывно связанные по своей этимологии термины. Выделение преград, границ даже очень больших территорий наделяло их важнейшим признаком определенности, измеримости, а отсюда и освоенности, и уже давало намек на зарождение в них градостроительного образа. Идея города растворялась в природе и в то же время, вычленяясь из природы, она как бы обращалась к человеку, постоянно сопровождая и

«обрамляя» всевозможные проявления его жизнедеятельности.

Можно сказать, что основополагающей функцией архитектуры и градостроительства было создание необходимых барьеров, преград между разными пространствами — «своим» и «чужим», освоенным человеком и служащим ему, и внешним — неизвестным, опасным и враждебным. Понятно почему в таком случае столь большое внимание уделялось точкам входов, воротам и дверям.

Другие статьи по теме:

Добавить комментарий: